Война Иллеарта - Страница 8

– Он делает это всем назло, вот в чем дело.

– Назло? – беспомощно отозвался Кавинант. Ему не хватало осмысленности. Насколько он мог сказать, их компаньон – без сомнения счастливо или по крайней мере прочно женатый, и без сомнения каким-то образом возымел безнадежную страсть к беспризорного вида женщине у микрофона. Такое случается. Раздираемый ожесточенной верностью и упрямой необходимостью, он не мог ничего поделать, кроме как мучиться в поисках облегчения, напиваясь до бесчувствия, глядя на то, что он желал, но чего не мог и не должен был иметь.

Имея такое представление об их компаньоне, Кавинант был озадачен комментариями шофера. Но великан почти сразу же продолжал:

– Конечно. Как ты думаешь, это весело – быть прокаженным? Он думает, что он точно такой же, как и все вокруг. Почему же ему быть одним-единственным в своем роде – ты понимаешь, что я имею в виду? Вот что думает этот гад. Честное слово, приятель. Я его описал таким, как есть. – Когда он говорил, его грубое лицо маячило перед Кавинантом, как груда булыжников. Вот что он делает: он слоняется, где его не знают, скрывает о себе правду, так что никто не знает, что он болен. Таким образом он распространяет ее, и никто об этом не знает, и поэтому он осторожничает, а потом вдруг – у нас эпидемия. От чего Кавинант смеется до безумия. Он все делает назло, говорю тебе. Поверь моему слову. Ни с кем не здоровайся за руку, если ты не знаешь парня.

Третий снова тупо простонал: «Моя жена».

Сжав обручальное кольцо, как будто оно могло придать ему сил, Кавинант решительно сказал:

– А может, это все не так? Может, ему просто не хватает общения с людьми? Вы когда-нибудь испытывали одиночество вести эту колымагу одному, час за часом? Может, этот Томас Кавинант просто не может больше жить, не видя время от времени человеческих лиц? Об этом вы не думали?

– Ну так пусть тогда катится к своим прокаженным. Что заставляет его беспокоить приличных людей? Сам подумай.

Сам подумай! Кавинант почти закричал. О черт! А что же я, по-твоему, делаю? Ты думаешь, мне нравится это, быть вот таким? Гримаса, которую он не мог сдержать, перекосила его лицо. Закурив, он помахал официанту – принести еще. Казалось, что алкоголь действует в противоположном направлении, усиливая его напряжение, а не снимая его. Но он был слишком рассержен, чтобы задаваться вопросом, пьянеет ли он или нет. Воздух шумно клубился вокруг клиентов «Двери». Людей, которые сидели вокруг, он воспринимал как засевших в засаде юр-вайлов. Когда принесли напитки, он наклонился вперед, чтобы опровергать аргументы шофера. Но его остановило то, что свет стал гаснуть перед вторым выходом Сьюзи Терстон.

Их товарищ за столом уныло выдохнул: «Моя жена». Его голос стал заплетаться. Что бы он там ни пил, оно на него все-таки действовало. Пока было темно перед выходом на сцену певицы, шофер спросил: Ты хочешь сказать, что эта девка твоя жена? При этих словах, мужчина застонал, как от пыток.

После небольшого вступления, Сьюзи Терстон расположилась в свете ламп. Под ворчливый аккомпанемент своего ансамбля она придала своему голосу оттенок страдания и спела о неверности мужчин. После второго такого же номера из темных провалов ее глаз катились медленные слезы. Звук ее сердечных жалоб заставил горло Кавинанта сжаться. Он остро сожалел, что не пьян. Ему хотелось забыть бы и людей, и свою уязвимость, и упорную борьбу за выживание – забыть и рыдать.

Но ее последняя песня обожгла его. Откинув голову назад, так, что ее белое горло мерцало в свете огоньков, она спела песню, которая заканчивалась словами:

Пусть с тобою уйдет мое сердце –
Твоя любовь заставляет меня чувствовать себя слабой.
А теперь я не хочу причинять тебе боль,
Но мои чувства – это часть меня;
То, чего ты хочешь, делает меня бесчестной –
Так пусть с тобой уйдет мое сердце.

Аплодисменты раздались сразу же, как замерла последняя нота, словно аудитория упорно жаждала ее боли. Кавинант не мог больше терпеть. Подгоняемый шумом, он бросил несколько долларов – он был не в силах считать – на стол, и отодвинул стул, чтобы бежать отсюда.

Но когда он обходил стол, ему пришлось пройти всего в пяти футах от певицы. Неожиданно она обратила на него внимание. Раскрыв объятия, она радостно воскликнула:

– Берек!

Ошеломленный Кавинант в ужасе застыл.

Нет!

Сьюзи Терстон была в восторге. – Эй! – воскликнула она, маша руками, чтобы стихли аплодисменты. – Свет сюда! На него! Берек! Берек, милый! – Горячая волна света из-за сцены затопила Кавинанта. Пригвожденный ярким светом, он повернул лицо к певице, часто моргая, с болью в глазах от страха и гнева.

Нет!

– Леди и джентльмены, люди добрые, я хочу вам представить своего старого друга, дорогого мне человека. – Сьюзи Терстон была нетерпелива и взволнована. – Половине песен, которые я знаю, научил меня он. Люди, это – Берек. – И она начала хлопать ему, а затем сказала:

– Может быть, он нам споет. – Публика добродушно присоединилась к ее аплодисментам. Рука Кавинанта медленно блуждала вокруг в поисках опоры. Несмотря на все свои усилия контролировать себя, он посмотрел на ту, которая его предала, с лицом, полным боли. Аплодисменты отдавались у него в ушах, доводили его до головокружения.

Нет!

Под взглядом Сьюзи Терстон он долго съеживался. Затем, как очищение откровения, зажегся полный свет. Сквозь невнятное бормотание и шорохи публики щелкнул уверенный голос:

– Кавинант!

Кавинант закрутился на месте, будто отражая нападение. В дверном проеме стояли двое мужчин. Оба были в черных шляпах и униформе цвета хаки, с пистолетами в черных кобурах и с серебряными значками; один из них был высокого роста. Шериф Литтон. Он стоял, упираясь кулаками в бедра. Когда Кавинант взглянул на него, он поманил его двумя пальцами. – Ты, Кавинант. Подойди сюда.